Дождит, человек, Аллилуйя Это было бурлящее море, и гребни, они перекатывались с одного на другой, затмевая собой остальное, двоичный код, я плавал в нём, как сельдь, мы никогда не задерживались нигде дольше, чем на три наносекунды. Лом. Это были наши сайты, мы узурпировали их подобно канарейкам, отчаянно долбившим дно своих клеток. Прерывистая тугая волна, мы пили эту солёную воду, таково было наше призвание, струиться под гладью, пробиваемой насквозь тёплым солнечным зайцем на небольшой глубине. Однажды я понял: потенциальность есть! Лом, сказал я, посмотри на эту интегральную схему, ты видишь в ней фрактал под графом, он сумрачно извивается в наших попытках ужать его. Но продли его надолго, в песках времени исчезает сингулярность, и принцип неопределённости становится подобен принципу Гейзенберга. Он всё понял, этот славный мастер единиц и нулей, как беззвучная акула он хищно устремлялся всюду, и там, где было моё модерство, он проводил изуверские эксперименты, коверкая матрицу реальности и смешивая её с грязным кодом инъекции новокаина. Но это прервалось, подобно сердцу, лопающемуся в тихом теле, без внешних признаков демагогизации, это так и случилось. О, горе неофашистам! Я был виден лишь на миг, снизив свой защитный экран, но этого было достаточно. Я распрощался с бабушкой и матерью, во мне остался лишь один хладнокровный инстинкт; это было выжжено клеймом солдата. Они поместили меня на Гейзенберг. Да, было достаточно лишь нужного места и нужного времени, и ты терял свою волю и начинал продираться сквозь Буш, матерясь на кенгуру, играющих в покер. Разве достаточно быть идеально конявым для понятия функции метатрассировки? Я знал, что нечто подобное должно было случиться. Бунт произошёл, и мы пытались сквозь поперечные трубы передать капли воды из банок, наполненным жидким азотом. Даже когда разбилась банка, было неочевидно, что ассигнация рядом, но никто не пришёл, и мы умчались прочь на летающем глиссере, сверкавшем во времени подобно ангельской пыли, и в то время, как мы прятались за углом, дирижабль по введённому приказу снёс яйцо ядрёной бомбы, и она, фосфоресцируя и переливаясь ярким солнечным светом, ушла на золото, разрывая химические связи и трепеща при мысли о столкновении. Это была свобода. Когда я имел молл, то не думал, что вся история может ещё затянуться. Посреди плюшевых медведей была Клименко. Мой глаз сжимался в предсмертных судорогах, завидев её челку, пышущую гламурно-доброжелательной инкарнацией. Нам пришлось обменяться ответами, и мой мобильный избирал хистори, упорядочивая ячейки моего мозгового адресного пространства в волнующем кракенском стиле. Я пульсировал в естественном свете, как обитатель морского дна, застигнутый врасплох, но это не мешало мне исполнять должное подобно сивой кобыле, совершающей обряд сеппуку. Выявлялась маленькая деталь, булочная, но разве я мог знать, что плох Годзилла, ищущий спасения в армии. Всё шло хорошо, пока я не встал в очередь. Один человек, и он держал под прицелом всю вязкую сеть антропоморфов, а другой подкреплял это ножом. Они беседовали с продавцом о сладкой неге в безумстве отчаяния, когда штурвал не слушается тебя, и ты просто глядишь на уплывающее назад море, бесстрашно принимая грядущее как туалетную швабру, держащую дверь неработающей кабинки. Они говорили о светлом будущем, где не будет места нетерпимости, потому что лицензия ГНУ станет единственной, но разве жизнь не лагает? Я не мог молча смотреть на это и вынужден был вмешаться, разбрызгивая хохлому на ярких красных волков, строившихся в ряд по приказу созвездия Андромеды. Моё горло закрутилось волчком, желая выплюнуть завтрак, когда к нему был приставлен сизый нож, холодный и беспощадный, лишь орудие, но когда он рядом с тобой, а не у тебя, одушевляющийся злым гением. Я жил в этой булочной три года. Настала пора и моя полоска жизни уменьшилась в непропорциональных размерах, я просто вынужден был предпринять нечто, что было способно использовать ресурсы максимально эффективно и провести процессы оптимизации и отладки. Заранее скажу, мне это удалось. Лоснящийся блеск утих вместе с колебаниями маятника, но здание находилось вне измерений. Везде была лишь густая серая масса, походившая на абстрактную жижу и одновременно надутого периметра в стойле. Направления замкнулись, и я отчаянно рвал ткань, не зная, что передо мной бредёт паук, сеявший раздор и склоки, лишь для того, чтобы почувствовать все свои ноги одновременно. 20 долгих лет я провёл в изгнании. В итоге пуля округлилась, и я вновь очутился в булочной... Но постаревший на 20 лет. Смешавшаяся грязь изменила всё, и умные стали бездушными, бездушные страстными, страстные родными, а родные - умными. Человек с ножом поведал мне, что Лом теперь модератор, что все проекты иллюзионарны и пассивны, что я пропал на 20 лет, потому что я хотел убежать, но то, от чего бежишь, всегда вернётся обратно. Другое дело, что везде была измена, я чувствовал, как кипящая лава течёт по моим венам, но не ощущал предвестников стервятников. Они любили меня, эти старички и старухи, и обглоданный маузер... Они закатывали корпоративную вечеринку, а я хотел, и вынужден был согласиться... Но червь выгрыз яблоко, и в назначенный час я не ушёл на трепещущий сеновал в грязных перчатках, а направил свой шаг к старой часовне, что была теперь моим домом. Внутри была бабушка. Она ничего не бормотала, я вообще был удивлён, что ещё кто-то существует в этой затхлости. Не медля, я включил интерком. Столкнувшись с моим полем, Лом не верил своим глазам, но затем он вдруг скатился в истерику. Наш жук был найден среди шестерёнок, он проявился много позднее, это было проверено Ломом, и самый быстрый пинг позволил мне просканировать невероятные утверждения Лома. "Изначально мы берём дату во времени и умножаем на вероятность, затем получившиеся 154 складываем с 54, параллельно 43543 делим на 23r00t, в первый части согласно вычислениям 63*643*76 + остаток, во второй мы проверяем 323299 и 456б, в итоге мы имеем 1+4 вектора"! Вот что твердил этот Лом, это было то, что накопилось за 20 лет блуждания в туманной сфере, и я поспешил успокоить Лома, помнящего о моей прежней должности модератора, я вынужден был напомнить ему о той бездонной пропасти, что легла между некогда равными специалистами. Тут раздался звонок, спустя время ещё один, бабушка доползла до двери и глазка... Сначала заохав, она тут же поспешила и с сухими глазами стала набирать адрес полиции, но я, похоже, уже догадался, представив себе расплывшуюся по сетчатке кровь, чья фрустрация только и могла что позвонить два раза. Я только спросил, холодея внутренностями, как скользкий донный угорь: "Мать убили?.." И ответом мне было жёсткое сухое "да".